Неточные совпадения
— А голубям — башки свернуть. Зажарить. Нет, — в самом деле, — угрюмо продолжал Безбедов. —
До самоубийства
дойти можно. Вы идете
лесом или — все равно — полем, ночь, темнота, на земле, под ногами, какие-то шишки. Кругом — чертовщина: революции, экспроприации, виселицы, и… вообще — деваться некуда! Нужно, чтоб пред вами что-то светилось. Пусть даже и не светится, а просто: существует. Да — черт с ней — пусть и не существует, а выдумано, вот — чертей выдумали, а верят, что они есть.
Скоро и хижины кончились; мы пошли по огромному, огороженному, вероятно для скота, лугу и
дошли до болота и обширного оврага, заросшего сплошным
лесом.
Денежные же милостыни, которые раздавал здесь Нехлюдов, были вызваны тем, что он здесь в первый раз узнал ту степень бедности и суровости жизни,
до которой
дошли крестьяне, и, пораженный этой бедностью, хотя и знал, что это неразумно, не мог не давать тех денег, которых у него теперь собралось в особенности много, так как он получил их и за проданный еще в прошлом году
лес в Кузминском и еще задатки за продажу инвентаря.
В поле, под ногами, не было видно дороги, а в
лесу было черно, как в печи, и Катюша, хотя и знала хорошо дорогу, сбилась с нее в
лесу и
дошла до маленькой станции, на которой поезд стоял 3 минуты, не загодя, как она надеялась, а после второго звонка.
Я не пошел туда, а повернул вправо по ключику Ада, чтобы выйти в один из верхних притоков соседней реки Кумуху, намереваясь по ней спуститься к морю. В сумерки мы немного не
дошли до водораздела и стали биваком в густом
лесу.
В
лесу мы не страдали от ветра, но каждый раз, как только выходили на реку, начинали зябнуть. В 5 часов пополудни мы
дошли до четвертой зверовой фанзы. Она была построена на берегу небольшой протоки с левой стороны реки. Перейдя реку вброд, мы стали устраиваться на ночь. Развьючив мулов, стрелки принялись таскать дрова и приводить фанзу в жилой вид.
До первой фанзы мы
дошли очень скоро. Отдохнув немного и напившись чаю с сухарями, мы пошли дальше. Вся долина Такунчи, равно как и долина Такемы, покрыта густым хвойно-смешанным
лесом. Сильно размытое русло реки и завалы бурелома указывают на то, что во время дождей Такунчи знакомы наводнения.
Наподобие густой корковой щетки хвойный замшистый
лес одевает все горы и
доходит вплотную
до берега моря.
Когда возвратились Дерсу, Чжан Бао и Чан Лин, мы собрали котомки и пошли своей дорогой.
Дойдя до опушки
леса, я, так же как и старик, оглянулся назад.
Подкрепив силы чаем с хлебом, часов в 11 утра мы пошли вверх по реке Сальной. По этой речке можно
дойти до хребта Сихотэ-Алинь. Здесь он ближе всего подходит к морю. Со стороны Арзамасовки подъем на него крутой, а с западной стороны — пологий. Весь хребет покрыт густым смешанным
лесом. Перевал будет на реке Ли-Фудзин, по которой мы вышли с реки Улахе к заливу Ольги.
Судя по времени, мы уже должны были
дойти до Имана. За каждым поворотом я рассчитывал увидеть устье Синанцы, но дальше шел
лес, потом опять поворот, опять
лес и т.д.
Несмотря на утомление и на недостаток продовольствия, все шли довольно бодро. Удачный маршрут через Сихотэ-Алинь, столь резкий переход от безжизненной тайги к живому
лесу и наконец тропка, на которую мы наткнулись, действовали на всех подбадривающим образом. В сумерки мы
дошли до пустой зверовой фанзы. Около нее был небольшой огород, на котором росли брюква, салат и лук.
Через час пути мы
дошли до опушки
леса. Здесь Дерсу велел нам ожидать его возвращения, а сам пошел на разведки.
Удэгеец, сопровождавший нас, хорошо знал эти места. Он находил тропы там, где надо было сократить дорогу. Не
доходя 2 км
до устья Кулумбе, тропа свернула в
лес, которым мы шли еще около часа. Вдруг
лес сразу кончился и тропа оборвалась. Перед нами была река Иман.
Скоро мы
дошли до того места, где Да-Лазагоу впадает в Сицу. Теперь мы вошли в
лес, заваленный буреломом. Кругом все было окутано дымом. В 50 шагах нельзя было рассмотреть деревьев.
В этот день мы
дошли до слияния их и стали биваком в густом
лесу.
Довольно сказать, что дело
дошло до пушечной картечи и ружейных выстрелов. Мужики оставили домы, рассыпались по
лесам; казаки их выгоняли из чащи, как диких зверей; тут их хватали, ковали в цепи и отправляли в военно-судную комиссию в Козьмодемьянск.
Рожков и Ноздрин молчали. Не давая им опомниться, я быстро пошел назад по лыжнице. Оба они сняли лямки с плеч и пошли следом за мной. Отойдя немного, я дождался их и объяснил, почему необходимо вернуться назад.
До Вознесенского нам сегодня не
дойти, дров в этих местах нет и, значит, остается один выход — итти назад к
лесу.
Хорошо еще, что церковная земля лежит в сторонке, а то не уберечься бы попу от потрав. Но и теперь в церковном
лесу постоянно плешинки оказываются. Напрасно пономарь Филатыч встает ночью и крадется в
лес, чтобы изловить порубщиков, напрасно разглядывает он следы телеги или саней, и нередко даже
доходит до самого двора, куда привезен похищенный
лес, — порубщик всегда сумеет отпереться, да и односельцы покроют его.
— Орел, братцы, есть царь
лесов… — начал было Скуратов, но его на этот раз не стали слушать. Раз после обеда, когда пробил барабан на работу, взяли орла, зажав ему клюв рукой, потому что он начал жестоко драться, и понесли из острога.
Дошли до вала. Человек двенадцать, бывших в этой партии, с любопытством желали видеть, куда пойдет орел. Странное дело: все были чем-то довольны, точно отчасти сами они получили свободу.
Помещик начал рубить
лес, но крестьяне, не могущие верить тому, чтобы такая очевидная несправедливость могла быть совершена над ними высшею властью, не покорились решению и прогнали присланных рубить
лес работников, объявив, что
лес принадлежит им и они
дойдут до царя, но не дадут рубить
леса.
Он
дошёл до холма, где в последний раз мелькнул возок, постоял, поглядел мокрыми глазами на синюю стену дальнего
леса, прорезанную дорогой, оглянулся вокруг: стелется по неровному полю светлая тропа реки, путаясь и словно не зная, куда ей деваться.
— Идите по ней все прямо. Как
дойдете до дубовой колоды, повернете налево. Так прямо, все
лесом,
лесом и идите. Тут сейчас вам и будет Ириновский шлях.
Я неторопливо
дошел до старой корчмы — нежилой, развалившейся хаты, и стал на опушке хвойного
леса, под высокой сосной с прямым голым стволом.
Если же по прошествии долгого времени рыба не отпутывается и слышно по руке, что она крепко затянулась и задела на дне за корни травы или корягу, то надобно лезть в воду и отцепить руками: тут сохранится иногда и удочка и рыба, или надобно достать длинный шест, вырезать на тонком конце его углубление (род рогульки) и,
дойдя им по
лесе до крючка и
до корня травы, за которую он зацепил, легонько вырвать траву из дна или отцепить от коряги; в этом случае рыбу уже трудно сохранить.
Итак, для отдевания удочек всегда надобно иметь гладкое железное кольцо, вершка в полтора в поперечнике, в один фунт или менее веса, привязанное на длинном, тонком и крепком шнурке; продев в него задний конец удилища задетой удочки, надобно дать кольцу свободу бежать вниз сначала по удилищу, а потом по
лесе, которую в это время держать несколько наслаби: кольцо,
дойдя до крючка, отденет его своею тяжестью.
Ясно и многое другое, да ведь ежели примешься
до всего
доходить, так, пожалуй, и это письмо где-нибудь застрянет. А вы между тем уж и теперь беспокоитесь, спрашиваете: жив ли ты? Ах, добрая вы моя! разумеется, жив! Слава богу, не в
лесу живу, а тоже, как и прочие все, в участке прописан!
— Слушать! Через мост бегом, на подъем, не
дойдя до верху, налево
до лесу. В случае — залп! Живыми не сдаваться! Двигай!
Чтобы дело не
дошло до резкостей, я спешу переменить разговор и потом долго молчу. Только когда мы выезжаем из
леса и направляемся к Катиной даче, я возвращаюсь к прежнему разговору и спрашиваю...
И чувствует сердце мое, что
дошла до тебя моя просьба; я слышу откуда-то, из какого-то сурового далека твой благословляющий голос, вижу твою милую головку, поэтическую головку Титании, мелькающую в тени темных деревьев старого, сказочного
леса Оберона, и начинаю свой рассказ о тебе, приснопамятный друг мой.
За садом находился у них большой
лес, который был совершенно пощажен предприимчивым приказчиком, — может быть, оттого, что стук топора
доходил бы
до самых ушей Пульхерии Ивановны.
— А кони озябли и пошли сами, шли-шли и
дошли до деревни, на тринадцать вёрст в сторону от нашей. Вы знаете, наша деревня здесь близко, версты четыре, пожалуй. Вот если идти так вдоль берега и потом по тропе, в
лесу направо, там будет ложбина и уже видно усадьбу. А дорогой отсюда вёрст десять.
Как опасны в
лес пути,
Как пыталася
дойтиДо царевны молодежь,
Как со всяким то ж да то ж
Приключалось: попадал
В
лес, да там и погибал.
Тогда я себе думаю: «
Дойду до фершала…» Вынул руки — да как закричу на весь
лес!
Дошел он
до конца своего участка, — на этом месте путь круто поворачивал, — спустился с насыпи и пошел
лесом под гору.
И когда
дошла мать Аркадия
до того, как скакали они по кочкам и корневищам в пылавшем
лесу, Манефа, кинув мимолетный взгляд на Фленушку, опустила на глаза креповую наметку и по-прежнему осталась недвижимой.
Встало солнце над
лесом, облило лучами землю поднебесную… Конец весне,
дошла до людей страда-сухота… Не разгибать людям спины вплоть
до поздней глубокой осени…
Известно: живут в
лесах, людей, которы бы
до всего
доходили, не видывали…
За трапезой Аркадия настаивала, чтоб ехать домой, но Фленушка, опираясь на слова Дементья, непременно хотела сейчас же ехать, чтоб миновать Поломский
лес, пока
до него огонь не
дошел. К ней пристали другие, Василий Борисыч тоже. Аркадия уступила. Точас после трапезы комаровские богомольцы распростились с гостеприимной Юдифой.
Отдохнул, лепешку съел. Нашел камень, принялся опять колодку сбивать. Все руки избил, а не сбил. Поднялся, пошел по дороге. Прошел с версту, выбился из сил, — ноги ломит. Ступит шагов десять и остановится. «Нечего делать, — думает, — буду тащиться, пока сила есть. А если сесть, так и не встану.
До крепости мне не
дойти, а как рассветет, — лягу в
лесу, переднюю, а ночью опять пойду».
Перекрестился Жилин, подхватил рукой замок на колодке, чтобы не бренчал, пошел по дороге, — ногу волочит, а сам все на зарево поглядывает, где месяц встает. Дорогу он узнал. Прямиком идти верст восемь. Только бы
до лесу дойти прежде, чем месяц совсем выйдет. Перешел он речку, — побелел уже свет за горой. Пошел лощиной, идет, сам поглядывает: не видать еще месяца. Уж зарево посветлело и с одной стороны лощины все светлее, светлее становится. Ползет под гору тень, все к нему приближается.
А уж заря сквозь
лес краснеться стала. Сели мы на лыжи отдыхать. Достали хлеб из мешка и соль; поел я сначала снегу, а потом хлеба. И такой мне хлеб вкусный показался, что я в жизнь такого не ел. Посидели мы; уж и смеркаться стало. Я спросил Демьяна, далеко ли
до деревни. «Да верст двенадцать будет.
Дойдем ночью, а теперь отдохнуть надо. Надевай-ка шубу, барин, а то остудишься».
Уж стал месяц бледнеть, роса пала, близко к свету, а Жилин
до края
леса не
дошел. «Ну, — думает, — еще тридцать шагов пройду, сверну в
лес и сяду». Прошел тридцать шагов, видит —
лес кончается. Вышел на край — совсем светло, как на ладонке перед ним степь и крепость, и налево, близехонько под горой, огни горят, тухнут, дым стелется и люди у костров.
Тропа, по которой мы шли, немного не
доходя до мыса Суфрен, повернула влево к
лесу. Мы оставили ее и направились было прямо к речке Адими.
Всю ночь, пользуясь темнотой, шли они, пробираясь лесной дорогой к позициям уже нащупанного врага.
Дошли почти
до самой опушки.
Лес поредел, за ним потянулось все в кочках и небольших холмиках-буграх огромное поле. По ту сторону этого широкого пустыря, уходя своей стрельчатой верхушкой, подернутой дымкой дождевого тумана, высился белый далекий костел. К нему жались со всех сторон, как дети к матери, домишки-избы небольшого галицийского селения.
Егор Никифоров, между тем, быстро
дошел до своей землянки в
лесу, упал около нее на колени и стал горячо молиться. Слова молитвы, слова благодарности Богу вырывались из его груди, перемешанные с рыданиями.
— Ослобонись-ка на часок,
до лесу дойди, что за задним двором, дело есть…
Он любит, и любим он ею;
Труды — веселье, пот — роса,
Что жизненностию своею
Плодит луга, поля,
леса;
Вершин блаженства достигают;
Горячность их плодом стягчают
Всещедра бога, в простоте,
Безбедны
дойдут до кончины,
Не зная алчной десятины,
Птенцев что кормит в наготе.
Поздним вечером того же дня князь Владимир Воротынский вышел, как бы для прогулки, со двора усадьбы,
дошел до опушки ближайшего
леса и свистнул.
Полки делали самые малые переходы. Они не
дошли еще
до Клина, а охотники были уже под Тверью. Сотни этих удальцов, под воеводством Хабара, наводили страх на нее; то являлись в посадах с гиканьем и криком, с вестью о разорении и гибели, то исчезали в тверских
лесах, унося с собою и следы свои.